Мои контакты с КГБ

Во френд-ленте обсуждается вопрос, сотрудничали ли некие уважаемые люди с КГБ, можно ли доверять исходящим из Конторы документам, как эти документы надо интерпретировать и так далее. Моё отношение к этим делам во многом окрашено моим собственным опытом общения с КГБ. Этим опытом я хотел бы поделиться. Я вовсе не хочу сравнивать себя с этими людьми. Я прекрасно понимаю дистанцию между мной и ими и вовсе не пытаюсь фамильярно сказать, что, мол, и мы пахали. Но мой опыт, пусть несопоставимый, позволил мне кое-что понять. Так мне кажется, по крайней мере.

Я закончил университет в середине 1980-х, так что мои аспирантские деньки пришлись на конец перестройки. Время некоторой растерянности и остолбенения властей предержащих. Свобода приходила на наших глазах. Я помню, как у меня наворачивались слезы от скромной заметочки в "ЛитГазете": открылось первое кооперативное издательство. Значит, прорвана информационная блокада, значит, эта страна Джельсомино зашаталась. С тех пор я иронически отношусь к публичным восторгам по поводу дедушки Ельцина, "давшего нам свободу": я-то помню, когда появилась свобода и при ком. И зарубежный паспорт я получил во времена Горбачева: в 1989 году. Славное было времечко: растерявшиеся власти нас выпускали, а зарубежные научные учреждения воспринимали нас как экзотику и охотно давали деньги на поездки на конференции. Ох и поездил я тогда. Польша, Франция, Италия, Германия, Португалия - для одесского мальчика, точно знавшего, что он навсегда "невыездной", это было много. Моё начальство эти поездки младшего научного сотрудника раздражали, но мешать оно не мешало.

И вот непосредственно перед первым путчем я сдал документы начальству не просто на поездку - а на совсем нахальную вещь. На поездку на Школу НАТО по молекулярным жидкостям. С оплатой за счет НАТО. Я был среди первых советских граждан, легально получивших такую стипендию. И тут начался путч.

Во время путча я работать не мог - слишком наэлектризован был. Я с утра забирался на дачу к Антрекоту, мы сидели, слушали "Голоса" и гадали, что же будет. Должен сказать, что почти все наши предсказания выполнились с точностью до наоборот. Кроме одного: я ясно понял, что независимо от исхода путча на следующий день после его завершения мне позвонят из КГБ. Рассуждал я так: если путч удастся, начнутся показательные процессы, и человек, получающий стипендию от супостатов - вполне кандидат на процесс. Если же путч не удастся, то ясно, что за ним пойдет перетряхивание Конторы. Вероятно, каким-то умным КГБшникам придет в голову мысль заранее доказать, что они не с диссидентами сражались, а занимались охраной Родины - и тут я опять же подхожу.

И как в воду глядел. В аккурат утречком после путча звонят мне, причём домой. Неизвестный представился Валерой (без фамилии) и сразу сказал, откуда он. Хочет встретиться и поговорить. Ладно, говорю, приходите в обед ко мне в институт.

КГБшник оказался лысоватым человеком лет тридцати. Говорить в лаборатории он не захотел: там было полно народу; кабинета своего у меня не было. Мы пошли с ним к берегу моря. Надо сказать, что моим главным чувством был страх. Я очень боялся, что меня будут склонять к чему-нибудь нехорошему, и я не знал, насколько у меня хватит душевных сил сопротивляться. Как это бывает, от страха я отчаянно хамил. Например, я долго внимательно рассматривал предъявленное мне удостоверение (там была фамилия, но я её не помню), так что КГБшник просто выдрал свои корочки. Тут, правда, примешивалось любопытство: я никогда раньше таких корочек не видел. Впрочем, позже тоже не видел. Он, кстати, не выпускал их из рук: давал смотреть в своих ладонях. Не знаю, может их так учат.

Мне рассказывали, что КГБшники предлагают подписывать какие-то бумаги. Не знаю, мне этого не предлагали. Возможно, изменились времена, возможно, КГБшник собирался это сделать в дальнейшем, возможно, он просто растерялся от моего нахальства. В любом случае я сделал, на мой взгляд, разумную вещь. Поскольку мне не предложили держать эту встречу в тайне, я стал рассказывать всем и каждому о ней. В особенности старался это делать среди людей болтливых и тех, кого подозревал в стукачестве. Но говорил и другим. Наверное, я сильно надоел всем знакомым и друзьям, так как несколько дней встречал каждого шумным: "А знаешь, я недавно с КГБистом разговаривал". Расчет был на то, что это дойдет до Конторы, и они сочтут меня неподходящим для вербовки. Я не знаю, насколько наивен был этот расчёт - наверное, oчень наивен. Но вербовать меня действительно не стали.

КГБшник спросил меня, чем я занимаюсь, и почему НАТО даёт мне деньги. Я стал рассказывать. Это, естественно, в одну прогулку не уложилось, так что он приходил ещё раза три. За это время я ему прочёл импровизированный цикл лекций о теории молекулярных жидкостей. У него, кстати, было инженерное образование: он говорил, что закончил холодильный институт, и вроде бы материал понимал. Должен сказать, что это был самый необычный курс в моей жизни. По окончании курса он сказал, что всё понял и пришёл к выводу, что его ведомство мои работы не интересуют, и пожелал мне удачной поездки. На этом мы расстались - но не навсегда. О чём чуть ниже.

Как я уже сказал, я от страха отчаянно хамил. В частности, я спросил КГБшника, куда делись таблицы. Дело в том, что незадолго до того итальянские коллеги-экспериментаторы прислали мне письмо (напомню, это было ещё до всеобщей интернетизации). В письме была ссылка на таблицы с результатами эксперимента. Письмо было. Таблиц не было. КГБшник оглянулся - никого вокруг не было, - и сказал: "Вы понимаете, у нашего ведомства, как и у всякого советского учреждения, есть квартальный отчёт. Это серьёзный документ, и от него многое зависит. А ксерокса у нас нет. Я ваших таблиц не брали и не видел, но я не один".

Я спросил ещё, что у них в КГБ делали во время путча. Он сказал, что в самом начале генерал (начальник облКГБ) отобрал у всех личное оружие и запер в сейф "чтобы ни один идиот не побежал стрелять на улицу". Затем они сидели по кабинетам, ничего не делали и боялись. "Вам легко, - сказал он, - в случае чего посадят. А нас - расстреляют, и все это понимали".

Подчеркну, что в обоих случаях я передаю слова КГБшника, и не поручусь, что он не врал. Хотя эти слова и правдоподобны. Вообще он выглядел растерянным и каким-то взъерошенным, несмотря на лысоватость. Кстати, в то, что в КГБ не было ксерокса, я поверить могу: моя подруга, тогда следователь линейного отдела прокуратуры, говорила, что у них на весь отдел 1 (одна) печатная машинка. Тот, кто знает, сколько бумажек печатает следователь, поймёт, что это значит.

Я уехал в НАТОвскую школу, а когда вернулся, мне позвонил всё тот же КГБшник. Он спросил, привёз ли я какие-нибудь материалы оттуда. Я действительно привёз толстую стопку бумаг: программа, доклады и т.д. (это всё потом вошло в сборник трудов школы). "С грифом НАТО?" - с надеждой спросил он. "Да", - обрадовал его я. "А вы не могли бы сделать мне копию?" Ксерокса у них, как мы уже знаем, не было, так что я пошёл на кафедру и на университетском ксероксе сделал копию бумаг. Всем, кто спрашивал, что я делаю, я говорил чистую правду: копирую НАТОвские бумаги, так как в КГБ ксерокса нет. Народ реагировал по-разному. Я отдал бумаги КГБшнику и больше его не видел. Надеюсь, мои бумаги помогли ему написать очередной отчёт.

Морально ли я поступал? Я думаю, что найдутся люди, которые посчитают, что нет. Что я пошёл на сделку с "кровавой гэбнёй". Что я должен был бросить в лицо КГБшнику, что никак ему помогать не намерен, и не рассказывать ему ничего. Я не знаю, правы они или нет. Я не вижу плохого в том, что прочёл КГБшнику цикл лекций о физике жидкостей или в том, что дал ему копии бумаг, по которым сам же делал доклад на кафедре, и которые в книжном переплёте стоят теперь на полках в куче библиотек. Поймите меня правильно: безусловно, человек, отказавшийся от такого контакта, герой и заслуживает уважения. Но я не герой и стараюсь просто не поступать непорядочно. Кто-нибудь скажет, что тут, если коготок увяз, всей птичке пропасть. Возможно. Но мне невероятно повезло: Софья Власьевна вовремя приказала долго жить, и стало не до меня. Так что теорию коготка и птички мне проверять не довелось. К счастью.

Из этой истории я извлёк несколько уроков. Во-первых, я никогда не смогу осуждать тех, кто пошли на сотрудничество с КГБ. Я хорошо помню свой страх тогда. Слава Богу, что мне самому не пришлось узнать, как я веду себя под нагрузкой. Это не тот опыт, который я хотел бы приобрести. Во-вторых, я никогда не приму на веру документы КГБ, что они кого-то завербовали. Я слишком хорошо запомнил фразу про обычное советское учреждение и серьёзный квартальный отчёт. Как знать, может, в архивах КГБ есть и моя фамилия в списках их "доверенных лиц" или там "источников информации". И ведь действительно я для них программы школы НАТО копировал. A в-третьих, я осознал, насколько в позднем СССР развалилось всё, включая КГБ. Физик, на кафедральном ксероксе делающий копии НАТОвских бумаг для Конторы, так как в КГБ нет денег на ксерокс - это уже диагноз.