Наряду с научными дисциплинами существуют их собратья в массовом сознании: народная этимология, народная ономастика, народная история, народная биология и т.п. Если в 18-19 веках к ним относились в основном с презрением "просвещенного человека" к "суевериям и сказкам темного народа", то в наше время их внимательно изучают.
Есть и народная философия. Один из важных вопросов как "научной", так и "народной" философии - вопрос о свободе воли. Насколько наши решения автономны, а насколько - предопределены внешними по отношению к сознанию моментами?
Этому вопросу посвящено исследование Энта и Баумайстера:
@article{Ent2014147,
title = "Embodied free will beliefs: Some effects of physical states
on metaphysical opinions",
journal = "Consciousness and Cognition",
volume = "27",
pages = "147--154",
year = "2014",
issn = "1053-8100",
doi = "http://dx.doi.org/10.1016/j.concog.2014.05.001",
url =
"http://www.sciencedirect.com/science/article/pii/S1053810014000750",
author = "Michael R. Ent and Roy F. Baumeister",
}
Для тех, кому недоступна эта статья, есть изложение и обсуждение в SciAm: http://www.scientificamerican.com/article/the-philosophical-implications-of-the-urge-to-urinate/
Заметим, что в такой постановке вопроса собственные телесные нужды - тоже "внешние" моменты. Поэтому разумно предположить, что люди, которые часто испытывают "власть тела" над своими мыслями, менее склонны верить в свободу воли. Пример таких людей - эпилептики и люди, подверженные приступам паники. Авторы спросили у них, верят ли они в свободу воли. Оказалось, что уровень их веры в свободу воли (52.63% у страдающих эпилепсией, 55.91% у страдающих приступами паники) действительно ниже, чем у контрольной группы (59.97%, p<0.01 для первых и 0.05 для вторых).
Еще один интересный вопрос - влияет ли состояние тела "здесь и сейчас" на представление человека о свободе воли. Если я знаю, что не могу думать ни о чем, кроме своей телесной нужды, то моя оценка моей свободы воли может измениться. Для выяснения этого другую группу участников опрашивали об их представлениях и одновременно просили оценить уровень их желания помочиться, заняться сексом, а также усталости, жажды, и голода. Выяснилось, что наиболее сильно коррелировали с представлением о свободе воли желание помочиться, желание секса и усталость: чем выше была телесная нужда, тем меньше люди верили в свободу воли.
Интересно, что голод практически не коррелировал с идеей о свободе воли (жажда коррелировала, но довольно слабо). Чтобы понять, что происходило, авторы отдельно исследовали корреляцию среди тех, кто соблюдал диету и тех, кто ее не соблюдал. Выяснилось, что у диетиков голод положительно коррелирует с верой в свободу воли, а у остальных - отрицательно, так что в сумме эти эффекты частично компенсировались. Авторы предполагают, что голод напоминал диетикам об их успешном преодолении телесной нужды.
Из письма Людвига фон Мизеса Айн Рэнд.
У вас хватило мужества сказать массам то, что ни один политик никогда им не говорил: "Вы – люди второго сорта, и каждым улучшением в вашей жизни, которое вы воспринимаете как само собой разумеющееся, вы обязаны усилиям людей, которые лучше вас".
Насчет "никогда не говорили" фон Мизес преувеличивает: упомянутая максима была общим местом вплоть до относительно недавнего времени.
Говорят, что именно Спиноза сказал, что свобода есть осознанная необходимость. К советским студентам эта фраза пришла через Гегеля от Маркса.
Я не уверен, что нынешний претендент на пост кандидата в президенты США от республиканской партии Рик Санторум читал Спинозу, Гегеля или Маркса. Но пишут, что он пришел к собственному определению свободы, куда проще чем у старого Баруха: "Свобода это не когда делаешь, что хочешь, а когда делаешь, что должен".
Такая вот свобода.
Предисловие Л. Сумм к сборнику комедий Аристофана (Аристофан, Лягушки. пер. С. Апта, Адр. Пиотровского, вступ. ст. Л. Сумм, комм. В. Ярхо, М.: Эксмо, 2007) написано разухабисто и небрежно. Типичная фраза: "Смазанное салом сальных шуток проскочит и все остальное", причем из контекста остается не вполне понятным, что именно и куда "проскочит". Тем не менее его чтение было для меня не совсем бесполезным: автор напомнила об одном интересном факте, который я, так сказать, знал, но не осознавал. Как сказал бы Шерлок Холмс, смотрел - но не видел. Разумеется, я потом полез в Интернет и справочники, и обнаружил, что об этом факте кто только не говорил - это общее место. Но меня на него натолкнуло именно предисловие Сумм.
Я отнюдь не специалист в данной области, и дальнейшее - просто ленивые размышления, ни на что особенное не претендующие.
( Collapse )
Марк Аврелий в "Размышлениях" благодарит богов за разнообразные
подарки. В частности за то, что не слишком далеко продвинулся в
риторике, поэзии и других развлечениях, которые могли бы меня
чрезмерно отвлечь, если бы я оказался к ним чересчур способным
(I:17). Возможно, тут намек на Нерона, который, по общепринятому
тогда мнению, оказался "чересчур способным" к искусствам. Но чуть
дальше он благодарит и за то, что когда я обратился к философии, я
не встретил преподавателя-софиста, не провел слишком много времени за
изучением истории, логическими построениями или исследованием
небес
(последнее - это про астрономию или теологию?).
Иначе говоря, Марк Аврелий считал благословением отсутствие "чрезмерных способностей" и к искусству, и к науке.
Я под замком обычно не пишу, но комментировать - комментирую. Вот это - из такого комментария.
Одну из самых страшных фраз о советской (и постсоветской) интеллигенции сказал крайне несимпатичный персонаж Стругацких, гебист Павор из "Гадких Лебедей": "Вы думаете, что если человек цитирует Зурзмансора или Гегеля, то это - о! А такой человек смотрит на Вас и видит кучу дерьма, ему Вас не жалко, потому что Вы и по Гегелю дерьмо, и по Зурзмансору тоже дерьмо". Собственно, Стругацким очень не хочется "верить этому фашисту Павору" - об этом они и книжку написали. Насколько она убедительна - другой вопрос.
Кстати, интересно, есть ли у Стругацких тут намек на знаменитую фразу Ленина о самой интеллигенции, "которая думает, что она - мозг нации, а на самом деле она - говно"?
Но вернемся к фразе. Надо очень своеобразно читать того же Гегеля, чтобы вычитать у него, что человек (любой) есть куча дерьма. Но в этом-то и характерная черта советской интеллигенции, что из любого текста она вычитывает прежде всего именно этот тезис. Причем похоже, что тенденция старше советской власти: "тварь дрожащая", "двуногих тварей миллионы" и т.д.
Как ко всему этому относиться? Соблазнительно, конечно, перефразируя то ли Ленина, то ли детское "сам дурак", объявить дерьмом самих носителей этой психологии. Разумеется, это желание выдает принадлежность к критикуемой группе.
Мою собственную позицию лучше всего описывает вот это стихотворение Юрия Михайлика.
Св. Августин в "Исповеди" говорит, что был способным юношей; он сам, без наставника читал и разбирал книги Аристотеля, "в то время как другие не могли понять их и с наставником". Затем он (многословно) скорбит о том, что эти способности привели его к тщеславию и гордыне.
Но является ли тщеславием сам рассказ об этих способностях в "Исповеди"? Разумеется, для морального урока, который он хочет дать, такой рассказ нужен. Но, как мне кажется, фраза про "других" выдает Августина с головой. Для морального урока было бы достаточно сказать, что ему хорошо давались сложные книги Аристотеля, чем он возгордился. Добавление того, что окружающие были хуже, причем настолько хуже, служит только одной цели: объяснить, что молодой Августин был лучше всех. Даже в старости это воспоминание греет автора.
Не тут ли лежит разница между законной гордостью и гордыней? Нет ничего плохого в мысли: "Какую я сложную штуку сумел сделать [прочесть, понять, доказать....]!" Но потребность добавить: "А вот другие так ни за что не смогут!" - меняет картину. Мало того, что ты умный - если ты тщеславен, то для полного счастья ещё и другие должны быть глупыми.
